Пятое заседание Научного семинара Школы философии и культурологии НИУ ВШЭ

На очередном заседании Научного семинара Школы философии и культурологии НИУ ВШЭ Кирилл Валериевич Чепурин представил свою статью «Безразличие и мир - Пантеизм блаженства у Фридриха Шеллинга». В ходе обсуждения доклада участники разбирались, сколь тонко ускользает Шеллинг от простых интерпретаций, что за измерение сближает с ним Адорно и Нанси, и как поиски блаженства оборачиваются трагической формой непринятия мира.На очередном заседании Научного семинара Школы философии и культурологии НИУ ВШЭ Кирилл Валериевич Чепурин представил свою статью «Безразличие и мир - Пантеизм блаженства у Фридриха Шеллинга». В ходе обсуждения доклада участники разбирались, сколь тонко ускользает Шеллинг от простых интерпретаций, что за измерение сближает с ним Адорно и Нанси, и как поиски блаженства оборачиваются трагической формой непринятия мира.

Запись семинара смотрите здесь.

Открывая семинар, Владимир Натанович Порус оптимистично предположил, что вечер предстоит чрезвычайно приятный, ведь тема – блаженство. Но, к сожалению или к счастью, не все с блаженством обстоит так просто, и на пути к его пониманию докладчику и слушателям пришлось пройти через череду драматических дифференциаций.

С одной из дистинкций Кирилл Валериевич и начал свой доклад. Уже Кант различал счастье и блаженство, а для Шеллинга эта разница обрела особую важность. Приятное отношение к миру или его аспектам отсылает к понятию счастья, носящему принципиально эмпирический характер. Но природа блаженства понимается иначе. В своей статье докладчик хотел показать, что это загадочное понятие Seligkei t  осмыслялось еще не слишком усиленно для той глубокой и неоднозначной роли, что оно сыграло в новоевропейской мысли, как мистической и религиозной, так и социально-политической.

Опираясь на Штутгартские лекции 1810 года, докладчик рассмотрел блаженство как состояние «воли, которая ничего не волит», отказ от вовлеченности в мир. Невыносимая подчас негативность мира в блаженстве радикализируется до полного отрицания, счастье интенсифицируется настолько, что мир «растворяется».  Блаженство даже можно назвать апокалиптическим, «уничтожающим» мир.

Но если блаженство – отказ от мира, в чем ценность мира? Готового ответа нет. Нужно сказать, что конечный мир оправдан как раз идеалом блаженства как своего венца. Но на пути к этому венцу стоит отчуждение, зачем оно? Мы можем понять это как факт, но еще не как что-то ценное.

Если Гегель «очень любил негативность», Шеллинг видит в ней серьезную проблему.  Блаженство в его модели - утраченное. Венец мира недостижим, пока мир таков, каков есть.

В этой идее можно увидеть социальное измерение, близкое марксизму. Так, в утопии непродуктивности Адорно представляет безразличный мир, освободившийся от логики производства. Важным тогда оказывается, что созерцание и потребление в блаженстве едины, а в отчуждении - разделены. Знаменитый «товарный фетишизм» как раз основан на разделении операций. В капитализме всякий неблаженен (=проклят), даже чемпион в покупательной способности вынужден воспроизводить товарный цикл отчуждения.

По отношению к этому циклу блаженство противопоставлено. Но, как венец и телос, только оно и могло бы оправдать мир. Это напряжение блаженства и мира можно считать ключевым в романтическом понимании и в рефлексиях модерна.

***

Выступая в роли оппонента, Анна Винкельман напомнила, что классическая трактовка не стремится перенести понимание блаженства на «земные» категории. Блаженство не вписывается в неприспособленную реальность,  и попытки сделать это чреваты трагической тщетностью.  Чувство неприспособленности реальности к идеальным стремлениям Анна Михайловна выразила метафорой – как если бы, увидев Париж, мы не умерли, а напротив, были вынуждены  остаться в мире.

Соответственно, механизм переноса шеллинговского драматизма в социально-политическую плоскость вызывает вопросы. Стоит спросить также о статусе блаженства. Блаженство утопично, оно находится не- в мире - но является ли его началом, концом?

Докладчик согласился, что блаженство не «вписывается» в эмпирический мир, сам мир  определяется как отпадение от блаженства, оказываясь в этом смысле вторичным. Как в этом плане приблизиться к пониманию блаженства, действительно неочевидно. На этом пути Шеллингу приходится нелегко.

Нелегко и участникам дискуссии – во второй части семинара они задали Кириллу Валериевичу (и самим себе) немало сложных вопросов. Как прояснить соотношение блаженства и любви, если любовь - деятельная сила? Если блаженство понимается как телос и потому предполагает воление, нет ли парадокса в том, чтобы воля направлялась к тому состоянию, чтобы ничего не волить? Может ли Шеллинг помочь социальному философу, рассказать об отчуждении то, что не рассказали Гегель и Маркс? Если для Шеллинга важна классическая логика Блага, как соотносится  разговор о блаженстве, с тем поиском своего блага, что волнует пишущих о непродуктивности или бездеятельности Адорно, Агамбена, Нанси? Какие именно слова должны выражать главные стремления человека?

Самым кратким, но отнюдь не самым простым, оказался вопрос Петра Владиславовича Резвых – блаженен ли Христос? Если блаженен, это сложно сообразовать с идеями докладчика. А если нет – с намерениями Шеллинга, по крайней мере, позднего. Признавая эту сложность, Кирилл Валериевич уточнил, что в большей степени опирается на раннего Шеллинга, находя у позднего уже иную, менее интересную ему логику христианского оправдания мира.

Но и деления на раннего и позднего Шеллинга недостаточно. Особого рассмотрения заслуживает, как именно читать его тексты. И эту дискуссию поднял своими вопросами Владимир Натанович Порус. Верить ли Шеллингу в каждом слове, или искать укрытые смыслы, которые для нас, как читателей, могут быть намного важнее?

Владимир Натанович предложил увидеть в рассуждениях о блаженстве глубокую иронию. Ведь без иронии состояние блаженства столь бессодержательно, что к нему и всерьез не отнестись! Определенное чисто негативно, как лишенность и свобода от всего в мире, это состояние аморфно. С тем же успехом можно было определять счастье как отсутствие несчастья, или же все время спрашивать себя: «а точно ли я люблю, нет ли во мне нелюбви?»… Именно ирония позволяет нам разглядеть здесь разговор о невозможном, затеянный, чтобы противопоставить это невозможное неудовлетворительному реальному.

По мнению В.Н. Поруса, «блаженство – это сигнал, что мир, в котором мы живем, не заслуживает и мгновения примирения с ним». Этот сигнал не ведет к позитивной утопии, даже указывает, что наше движение как бы направлено в ничто. И потому в загадочном понятии блаженства предвидятся будущие противоречия. Именно это предвидение мог разделять с Шеллингом оставшийся за рамками доклада Владимир Соловьев.  «Достигая всеединства, мы его разрушаем». Поддерживая вопросы Анны Винкельман о статичном блаженстве вне мира и деятельной, становящемся любви в нем, В.Н. Порус предложил также сказать, что любовь противоположна блаженству. Будучи «сплошным желанием», она дает нам как раз то, чем пусто свободное от желаний блаженство.

 

В заключительной части К.В. Чепурин согласился с замечаниями и вопросами. Отсылая к упомянутой в докладе разнице между Гегелем и Шеллингом, он подчеркнул, что блаженство, понятое как маркер антагонистичности мира, позволяет увидеть у Шеллинга вопрос, который недооценили ни Гегель, ни даже Маркс. Это вопрос и вызов романтический:

Как можно помыслить мир, не оправдывая его?

 

Александр Мельников