Возникновение смысла по ту строну сущего в этике Эмманюэля Левинаса

13 января в привычном для кружка формате состоялось обсуждение темы "Возникновение смысла по ту сторону сущего в этике Эмманюэля Левинаса". Предлагаем Вашему вниманию текст, резюмирующий одноимённый доклад аспирантки факультета философии НИУ ВШЭ Екатерины Васильевы и подробный разбор некоторых фрагментов из "Тотальности и бесконечного" Э. Левинаса. Уроки экзегезы участникам семинара преподала д. филос. н., профессор РГГУ, Анна Владимировна Ямпольская.

13 января в привычном для кружка формате состоялось обсуждение темы "Возникновение смысла по ту сторону сущего в этике Эмманюэля Левинаса". Предлагаем Вашему вниманию текст, резюмирующий одноимённый доклад аспирантки факультета философии НИУ ВШЭ Екатерины Васильевы и подробный разбор некоторых фрагментов из "Тотальности и бесконечного" Э. Левинаса. Уроки экзегезы участникам семинара преподала д. филос. н., профессор РГГУ, Анна Владимировна Ямпольская.

Тезисы доклада и фрагменты текстов Э. Левинаса : 

 

 

Фрагменты текстов Э. Левинаса для чтения на ГК

 

 Тезисы Е. Васильевой

Желающие могут получить ссылку на скачивание аудиозаписи семинара: для этого необходимо отправить на электронный адрес a.a.bukharova@yandex.ru сообщение с соответствующей просьбой.

Хотя Э. Левинаса нередко характеризуют как этического философа, его учение не является практическим знанием о нравственной жизни и о добродетелях. Центральной фигурой этики Левинаса является Другой, а его работы можно охарактеризовать как феноменологические дескрипции предельной ситуации лицом к лицу с Другим, который некоторым образом воздействует на субъект этических отношений, призывая его к ответственности. Однако практическое выражение этой ответственности остается непонятным: непонятно, что должен и что не должен делать субъект исходя из своей ответственности. Ж. Деррида вспоминал, что наибольший интерес для Левинаса, по его собственному признанию, представляла сама святость святого, то есть то, что только и способно обусловить этическое отношение, сделать его возможным. Ж.-Л. Марион в этой связи отмечает, что Левинас занимается не этикой, а поисками условий возможности этического как такового.

 

Таким образом, неудивительно, что важной темой этики Левинаса является тема возникновение смысла, которое происходит по ту сторону сущего: для Левинаса характерно противопоставление этики онтологии. Так, в работе «Тотальность и бесконечное», принесшей Левинасу философскую славу, он проводит различие между двумя ипостасями мира – миром бытия (повседневной действительностью) и этическим миром, в котором формируются смыслы, оказывающие влияние на обыденные суждения, так что область этического делает осмысленной реальность бытия.

Эта двойственность маркируется различными типами темпоральности: то прошлое, которое когда-то было настоящим, и, соответственно, все будущее, которое станет настоящим, относится к плану того, что он называет онтологией, это время мира бытия; в этическом мире – только безвозвратно прошедшее прошлое, которое настоящим никогда не было. Это такое прошлое, которое невосстановимо нормальными способами доступа к прошлому и является в принципе недоступным для меня. Для Левинаса феноменолога нет объективного времени, которое «течёт в часах»: прошлое этического мира определяется тем, что оно никогда не входило в мои собственные переживания времени и в мою современность (синхронию) с Другим.

Прежде чем дать дескрипцию отношения («без отношения») меня к Другому, без которого невозможна никакая этическая ситуация, Левинас, по выражению А.В. Ямпольской, стремится «прорыть пропасть поглубже» между мной и Другим, указать на невозможность объективации и апроприации Другого мной: «Я не имею власти над ним. Он ускользает от моих притязаний, даже если находится в моем распоряжении» (см. фрагмент 3). Итак, «Радикально Иное (Autre) — это Другой (Autrui)» (см. там же), и именно данный тезис полезно иметь в виду, чтобы понять значение терминов «тотальность» и «война», например, в первом из обсужденных фрагментов из «Тотальности и бесконечного» Левинаса.

Ключом к пониманию данных терминов является один важный тезис Франца Розенцвейга, чья философия оказала значительно влияние на взгляды Левинаса. Если перевести на язык Левинаса, данный тезис гласит, что в мире этическом, в мире человеческом А и не-А не образуют вместе тотальность. Иными словами, возможно отношение между разным и противоположным, которое не образует целостность, из которой всё можно было бы определить. В термине «война» содержится отсылка сразу ко всем слоям философской реальности, вплоть до Парменида: «Мы должны покинуть климат хайдеггеровской философии и порвать с Парменидом», – пишет Левинас. Иначе говоря, вопреки закону исключённого третьего, определяющему наше мышление, понять, что бытие и инобытие не образуют вместе диалектической пары. К тому времени Левинас испытал влияние Льва Шестова, настаивавшего на том, что закон исключенного третьего не является незыблемым законом самого мышления и чем-то само собой разумеющимся. Таким образом, «война» – это любая форма противопоставления.

Кроме этого были предложены две интерпретации понятий «тотальность» и «война», употребляемых во фрагменте Во-первых, они могут нести след политической мысли, а именно концепта «тотальной войны», известного, например, по работам Г. Людендорфа («Тотальная война») и Э. Юнгера («Тотальная мобилизация»). Во-вторых, и это наиболее вероятно, отсылать к лекциям А. Кожева о Гегеле. В-третьих, было отмечено, что «война» для Левинаса – это синоним насилия вообще, будь то эмпирический акт, насилие тотальности, которая объемлет всё и все в себя включает, лишая индивидуальности, или подведение индивидуальности под некоторый класс в суждении «А есть В».

Определение области собственного, проведение редукции, обнаруживаемое во фрагменте 3, также служит задачам наброска недиалектического отношения между мной и Другим. Редукция Левинаса сопоставима с редукцией, осуществляемой Гуссерлем в «Картезианских медитациях». Так, Гуссерль определяет область своего собственного как минимальную область, исключающую все продукты чужого духовного опыта. Левинас, в свою очередь, относит к области собственного максимально большую область того, что мне принадлежит. В таком случае в область моего собственного берутся не только продукты чужого духовного опыта, но и всё, что актуально и потенциально может быть моим. Так, я могу знать, как доказать теорему Пифагора, но не знать формулировки и доказательства теоремы Гёделя, которую, тем не менее, я могу выучить, а значит, теорема Гедёля, равно как и теорема Пифагора, является моим собственным. И звезды относятся к области собственного, хотя я не могу до них дотянутся и смутно видит их даже в телескоп. Даже при такой абсолютной империи Я окажется нечто, чего я не учел, а именно (гуссерлевское) alter ego с его чуждыми душевными переживаниями.

По Гуссерлю, феноменологическое рассмотрение другого возможно лишь путём расширения области моего собственного, то есть занесения в неё другого. Таким образом, Гуссерль, определил область моего собственного очень узко, а затем сделал из нее экспансию. Левинас настаивает на необходимости вынесения за скобки предположения, что у alter ego тоже есть область своего собственного, в которую он, хотя бы потенциально, всё взял: и содержимое моего компьютера, и деньги из моего кошелька. Я выношу все это за скобки тем же властным жестом, каким Гуссерль вынес за скобки существование внешнего мира. Мое отношение с Другим абсолютно несимметрично, и поэтому между мной и ним больше нет и не может быть никакого «мы». Между я и Другим выросла «редуктивная стена», и нет никакой социальности, плюральности, никакой общей почвы.

Как было отмечено выше, прокладывание пропасти между мной и Другим не предполагает отрицания всякого отношения, а лишь делает некоторые намеки относительно необходимости беспредметного отношения к Другому, соответствующего его феноменальности как того, что не может быть обозначено в привычных терминах присутствия (недаром Другой является не только Иным, так что между мной и ним пролегает пропасть, но и ближним). Под «отношением без отношения» понимается коммуникация, причем такая, в которой смысл не конституируется субъектом, но приходит к нему извне. Это и есть этический смысл, рождающийся исключительно в адресной речи (различные формы которой присутствуют, однако, во многих реалиях человеческой жизни; пример, приводимый А.В. Ямпольской, – написание статьи, подразумевающее скорее обращение, чем монолог), ответ «вот я» на нужду, отпечатанную на лике Другого – ответ, в котором обнажается моя изначальная ответственность перед ближним.

Быть субъектом значит быть мессией: хотя тот, кто говорит «вот я» не обладает никакой мессианской силой, он берёт на себя обязательства, которые соответствуют мессианским обязательствам установления мира между мной и Другим. Этот «этический мир» должен перекрыть онтологию войны (противопоставления) и «плохого» мира (достижение консенсуса в диалоге), который империи устанавливают в результате войн между собой и который чреват другими войнами. Мотивы мессианства и эсхатологии (см. фрагмент 2) звучат непривычным для христианской мысли образом: здесь не идет речь о конце времен, эсхатология не находится на моменте времени тогда и потом, а задает другое смысловое измерение, которое говорит, что кроме мышления, в котором А и не-А образуют тотальность, есть некоторый способ мыслить, в котором А и не-А сложить нельзя. Поэтому Левинас настаивает на том, что события эсхатологического порядка не складываются в эпопею (тотальность в своём роде). Здесь, как отметили участники, просматриваются параллели с концепциями Бультмана и Тиллиха, согласно которым судится не тотальность истории человека, а человек предстаёт пред судом, несёт ответственность в каждый момент своей жизни.

А.В. Михайловский задал вопрос о том, в чем заключается «святость святого» по Левинасу. Не сводится ли она просто к этическому отношению, к отношению между мной и Другим? В этой связи А.В. Ямпольская упомянула работу Левинаса 1977 г.«От сакрального к святому — пять новых чтений Талмуда», в которой предлагается интерпретация текста Чисел 5:11-28, повествующего о том, что если жена была заподозрена в прелюбодеянии, её необходимо отвести к первосвященнику, чтобы тот, написав заклинания на свитке, сжёг их и добавил в горькую воду, выпив которую верная жена не испытает никакого вреда. Согласно Левинасу, этот текст учит нас тому, что какова бы ни была святость имени, имя должно быть уничтожено ради того, чтобы восстановить мир между человеком и человеком. В таком случае действительно оказывается, что святость святого «Да будь благословен он» состоит в этическом отношении между мной и Другим. Однако как возможно, чтобы святость святого была при этом условием возможности этического? Этот вопрос также прозвучал, но остался открытым, поскольку предполагал выход за пределы темы дискуссии к тезису о невозможности моего отношения к Богу и о доступности Божественного откровения исключительно в моей речи к Другому. Возможно, тема «явленности» божественного ещё прозвучит на семинарах кружка – на этот раз в более широком контексте современной французской пост-феноменологии, с обращением к текстам не только Левинаса, но и Мариона.

(А. Бухарова)