«О феноменологической революции»: круглый стол 11 марта 2022 года
11 марта 2022 года в НУГ «Современная и классическая феноменология» состоялся круглый стол, посвящённый подготовленной в ходе первого года работы монографии «О феноменологической революции». Участники НУГ представили вступительные статьи к переводам ранних текстов Марка Ришира, вошедшим в монографию.
Круглый стол открылся докладом Марии Стениной «К возможности антисемиологии: Марк Ришир читает Даниэля Кон-Бендита», в котором речь пошла о формировании ключевых фигур его феноменологического проекта: двойного движения, мышления без основания (учреждения без прото-учреждения), ничего , разведения феноменологического и символического регистров бытия смысла. Несмотря на ангажированность и узкие тематические рамки самой статьи — «Крупную игру, мелкие игры» Ришир посвящает книге «Лекарство от старческой болезни коммунизма» лидера протестов 1968-го года — за ней открывается пока ещё не определённая точка сборки феноменологии Марка Ришира.
Концептуально статья представляет собой, скорее, опыт медленного чтения Кон-Бендита и сразу же ставит перед её исследователем следующую проблему: интерес к этому тексту Ришира — выпускника Свободного университета Брюсселя и исследователя трансцендентальной философии раннего Гуссерля — кажется как минимум случайным и вряд ли связанным с институционализированной феноменологией напрямую. Тем не менее, именно в этом тексте обнаруживается образ «встречи» феноменологического и символического регистров опыта, для обозначения которого Марк Ришир позже предпочтёт процесс коммеморации Французской революции. Но в 1968-м эта встреча тематизируется через мгновенный (между активной фазой протеста и выходом книги Кон-Бендита проходит немногим больше месяца) переход от чистой стихийной событийности к её осмыслению, включению в принадлежащий символическому регистру порядок означающих. Для критики идеологии подобный переход становится парадоксом, поскольку отвержение или оспаривание некой данной системы положений оборачивается их утверждением: эту парадоксальность Ришир этимологически обыгрывает через близость слов contestation (фр. «протест») и testament (фр. «завет», «свидетельство»). Поэтому статью «Крупная игра, мелкие игры» стоит понимать как первое приближение к проблематизации перехода от феноменологического к символическому регистру опыта, образом которых стала «революционная брошюра» Кон-Бендита.
В следующем докладе, связанном со вторым вошедшим в монографию текстом — статьёй «Свёрнутое ничего» (1970) — речь пошла о проблеме феноменологии и «возвращении Гуссерля», характерном для третьего поколения феноменологов. Ришир развивает эти размышления через привлечение диалектики иного и тождественного (Платон), проблематики языка и фигуры феноменализации. Под последней с самого начала подразумевается «освоение телеологии сознания». Денис Михайлов обращает внимание на то, что в этой статье не разрабатывается теория субъективности. Тем не менее, мы можем обнаружить два её следа — в фигурах отсутствующей субъективности (i) и субъективности, данной в проблематике феноменологического языка (ii). Так, в этой статье Ришир продолжает развитие фигуры двойного движения, понятого как исходное искажение феномена, и через проблематику логических объектов у Гуссерля совершает набросок новой феноменологии. Развернувшаяся после доклада дискуссия была построена вокруг метафорики Ришира, вдохновленности Гегелем и становления феноменального.
Третий доклад — «Рядовое дитя двадцатого века» — был посвящён одноименной статье Ришира, написанной в соавторстве с Франс Гренье и представившей опыт прочтения «Дневников»советского диссидента Эдуарда Кузнецова. Георгий Чернавин обращает внимание на то, что интерес Ришира к этому тексту связан с парадоксальным ходом преодоления символической тавтологии, совершаемым в феноменологической работе. Ключевым мотивом самих «Дневников» стал парадокс инакомыслящего, состоящий в следующем: человек не может эффективно противопоставить себя режиму, поскольку не является личностью; но став таковой, не в силах избавиться от того, благодаря чему он стал личностью. Инакомыслящий вынужден говорить с символической системой на том языке, которому она его научила, и в этом смысле инакомыслие всегда будет пронизано ортодоксией. Возможно ли инакомыслие как таковое?
Приговорённый к смертной казни диссидент Кузнецов в прочтении Ришира демонстрирует саму возможность выхода из символической тавтологии — хотя и не эксплицирует его содержательно. Феноменологическое побеждает символическое: при этом не до конца ясно ни как здесь расположены винительный и именительный падежи, ни то, как именно это произошло («неизвестным науке способом», как в знаменитой новелле Хармса). В отличие от классической критики идеологии, наделявшей последнюю статусом ложного сознания, Ришир не обнаруживает никакой внешней в отношении идеологии позиции, из которой могла бы открыться критика символической системы. К застыванию в символических формах тяготеет всякая культура: именно поэтому Ришир, отступая от Гуссерля, вводит фигуру Stiftung без Urstiftung — учреждения без прото-учреждения. Символическое учреждение склонно везде узнавать самое себя: такой подход к вопросу сближает Марка Ришира с Ойгеном Финком и его идеей «пленения» миром как чем-то, что разумеется само собой.
Этим осложняется работа с фигурой инакомыслящего, который ускользает от символической тотальности, жертвуя «правильным» мышлением. Для Ришира Кузнецов становится воплощением парадокса, поскольку осознаёт собственное мышление как «захваченное» миром. Этот ход созвучен с общим мотивом ришировского феноменологического проекта, где заниматься феноменологией значит проблематизировать те учреждения, посредством которых мы мыслим.
В следующем докладе, прочитанном Екатериной Хан, были в первую очередь обозначены способы взаимодействия Ришира с различными авторами — как соперниками, так и философскими союзниками. Во «Втором феноменологическом размышлении», переводу которого был посвящён доклад, Ришир особым образом взаимодействует с Шеллингом, Кантом, Хайдеггером и Гуссерлем, смотря на них не с позиции историка философии, но вступая с их проектами в живой (или даже «игровой») диалог. Ключевым вопросом этого текста стала проблема мотивации феноменологического исследования и разворачивания феноменализации. Ришир не уверен в том, что Гуссерль действительно смог картографировать поле феноменологии и переходит к разговору о множестве полей — множестве феноменологических миров. В диалоге с Хайдеггером отношение к нему Ришира обусловлено предположением о том, что первый «увлёкся» вопросом о настроении и расположенности (нем. Befindlichkeit); его критика во многом проходит через Деррида и Мерло-Понти. Задачу самого Ришира в этом тексте Екатерина Хан предлагает понимать через попытку показать, что феноменология ещё не превратилась в софистику: несмотря на постоянную угрозу трансцендентальной иллюзии и провала в метафизику, феноменология ведёт к действованию или подлинному удовольствию мышления. Развернувшаяся после доклада дискуссия была построена вокруг места трансцендентальной иллюзии в тексте Ришира, способности воображения и проблемам интерпретации Канта.
В финальном докладе, прочитанном Анастасией Томашевской, речь пошла о феноменологическом опыте прочтения «Критики способности суждения» Канта. Ему посвящена статья Ришира 1984 года, где он занят прояснением феноменологических оснований мышления — «Феноменологический исток мышления». Феномен — именно этот термин был сохранен в переводе вместо привычного для русскоязычного читателя «явления» — понимается у Ришира как нечто неопределённое и неопределимое. Суждение вкуса, таким образом, не принимает во внимания существование объекта, соответствуя ришировскому требованию понимать феномен как «феномен и ничего кроме феномена», порождающий мышления. Объект суждения вкуса — прекрасное — можно отождествить с таким пониманием. Эстетическое удовольствие оказывается удовольствием феноменализации. Чувствовать удовольствие или неудовольствие и означает мыслить: в круговом характере мышления ощущение всегда уже является суждением и наоборот. Инициатором трансцендентальной феноменологии Ришир называет Фихте, обращая внимание на «толчок» чувственного созерцания в отношении круговой структуры мышления.
Проблема искусства в «Критике способности суждения» Канта, как замечает Ришир, изначально была антиномичной. В третьей части статьи он пишет об этом так:
«С одной стороны, как искусство (technè) оно, кажется, должно производить «объект», который является действием (целью) понятия, задуманного как его причина (например, для производства реального стола необходимо понятие стола). С другой стороны, поскольку творение, которое необходимо произвести, должно быть прекрасным, никакое заранее определенное понятие не может руководить его производством, иначе творение было бы определено своим понятием, т. е. представлено как объект возможного познания»
Так, художник, создавая произведение, не руководствуется некими изначально заданными правилами, а открывает их в создании творения, выходя за собственную субъективность. Такой возможностью он называет гения — в том числе в кантовском понимании — способного создавать понятия, «счастливо сочетая» воображение и рассудок. Так, занятие феноменологией понимается у него как попытка схватить несхватываемое или неоформленное, сходная с занятием художников и поэтов.