Философия как «срыв»: тезис Антонена Арто о невозможности мышления
11 июня прошло последнее в этом учебном году собрание герменевтического кружка, посвященное мысли Антонена Арто. С докладом на тему «Философия как "срыв": тезис Антонена Арто о невозможности мышления» выступил Анатолий Рясов. Представляем отчет о встрече. До встречи осенью!
В начале заседания Анатолий Рясов напомнил собравшимся некоторые важные для понимания текстов Арто детали его биографии: продолжительную борьбу с психическими расстройствами, трудности с публикацией текстов, опыты с психоактивными веществами, а также работы в театре и кино. Докладчик также коротко рассказал о постструктуралистской рецепции наследия Антонена Арто и о нынешнем состоянии его переводов на русский язык.
Обсуждение началось с рассмотрения писем Жаку Ривьеру, редактору журнала La Nouvelle Revue française, кому молодой Арто отправил для публикации свои стихи, по замечанию А. Рясова, бывшие по стилю скорее близкими к символизму, чем к сюрреализму, с которым его принято связывать. Публикации стихов не состоялось, но эта неудача послужила почвой для переписки между Арто и Ривьером, обращение к которой позволяет подступиться к основной теме заседания — мышлению.
В первом фрагменте из писем А. Михайловский обнаружил отголоски философии Рене Декарта — связь мышления и бытия, которую в случае Арто можно назвать неудачной или даже трагичной. «Я мог бы быть, но есть какая-то вещь, некий антипод мышления, что оставляет меня в этом состоянии подвешенности, неопределённости, лишённости» — комментирует первую цитату А. Михайловский. И. Павлов в свою очередь замечает, что в отличие от Декарта, Арто в своих письмах сообщал о некотором дуализме мышления и его выражения. И, ещё больше отделяя Арто от Декарта, А. Рясов предложил несколько изменить знаменитую фразу Декарта, превратив её в «я существую, следовательно, я не мыслю».
Докладчик также отметил, что Арто в связи с языком интересует не столько соотношение мысли и её выражения, а само то, что некоторые вещи сами по себе могут что-то обозначать. В. Мурасов связи с этим предположил, что Арто мог биться над тем, чтобы прорваться из сферы своей чувственности в сферу слов, что получалось у него с трудом или не получалось вовсе. Арто на протяжении заявлял свою враждебность по отношению к языку и, как отметила Д. Брага, стремился найти для театра другие способы выражения помимо литературы, из-за чего для него вербальная часть произведений играла весьма незначительную роль. Одной из целей при работе со словом в театре соответственно становилось наделить его тем значением, которое оно имеет во сне.
Находясь в контексте картезианства или же сюрреализма, легко ощутить близость темы сновидений и темы ментальных расстройств, в связи с чем Д. Брага привела цитату из «Истории безумия» Мишеля Фуко «Безумие Арто не проникает в зазоры творчества; оно есть именно отсутствие творчества, повторенное снова и снова присутствие этого отсутствия, его срединная пустота, пережитая и отмеренная во всех своих нескончаемых измерениях», комментируя которую, А. Рясов напомнил, что, хотя одним из проявлений безумия Арто было состояние, названное им самим «околдованностью», которое действительно мешало ему жить, в более поздних фрагментах можно обнаружить, что безумие парадоксальным образом начинает выступать как революционное начало, становящееся основанием для творческой речи.
В следующем фрагменте А. Михайловский находит ещё одну параллель с Декартом — Арто пишет, что на пути выражения им своих переживаний встаёт «какая-то высшая и злобная сила», а Декарт в своих рассуждениях предполагает наличие злого демона, который, обманывая его чувства, нарушает адекватное восприятие мира. В связи с этим А. Рясов обращает внимание на ещё одну парадоксальную сторону жизни Арто, который мог одновременно относиться со всей возможной враждебностью к церкви, говорить, что «бог крадёт его у него самого до того, как он родился», и при всём этом он постоянно обращался к религиозным и мистическим практикам. Докладчик даже отметил, что всё его творчество кажется пронизанным религиозностью.
М. Морозова задала вопрос о практиках доведения себя до неконтролируемого состояния или транса, которые практиковались в театре Арто — служили ли они целям обнаружения скрытых проблем мышления, или же только в таком балансировании, чтобы знать, что есть мышление. А. Рясов ответил, что у Арто всегда были стремления выйти за пределы себя и известная в основном по Жилю Делёзу и Феликсу Гваттари метафора «тела без органов» у самого Арто ассоциировалась с освобождением и в каком-то роде была его мечтой, однако границы этой метафоры останавливают от понимания её как обращения к чему-то абсолютно нестабильному и растекающемуся в пользу, действительно, балансирования на грани.
Как становится видно из четвёртой цитаты, Арто мог стремиться не только к освобождению от своего тела, которое приносило ему боль, языка, который не мог дать прочной почвы для высказывания, но и от цивилизации, которая не может принять ту форму театра, которую он пытается создать. А. Рясов напомнил о том, что Арто в один период своей жизни хотел найти всемирный язык, не ограниченных национальными рамками, но его собственные эксперименты приводили его к асемическому письму и зауми. Д. Брага выдвигает предположение о том, что общество не устраивает Арто потому, что оно не может принять и осознать безумие, в связи с чем следовало бы скорее отдалять Арто и Декарта, чем их сближать, в связи с чем докладчик привёл ещё одну цитату М. Фуко «Может быть, наступит такой день, когда перестанут понимать, что такое безумие… тогда Арто будет принадлежать к почве нашего языка, а не к его разрыву». К. Яковлев сравнил Арто с другим модернистом, пытающимся освободиться от современного ему общества и найти некий мировой язык — с Эзрой Паундом, и высказал предположение о том, что театр, если на него посмотреть как на анархистскую практику, сам мог бы выступить для Арто как освобождение от цивилизации для или даже как новое общество, если бы в его рамках язык стал бы использоваться не в своих коммуникативных, а в первую очередь поэтических функциях. В связи с чем А. Рясов упомянул путешествие Арто в индейские племена для обнаружения альтернативных форм совместной жизни, которые тем не менее не могли полностью его устроить.
В обсуждении письма Арто своему врачу из психиатрической лечебницы, К. Яковлев спросил, насколько считал он успешным свою творческую речь в позднем возрасте — во время заключения в лечебнице и после неё. А. Рясов ответил, что, исходя из его поздних записей, есть основания предполагать, что этот опыт предоставил ему основу для понимания и высказывания.
Завершая заседание, А. Рясов предложил попытаться найти мыслителей, которые могли бы тоже находить почву для своей мысли в опыте пограничных состояний. А. Михайловский предположил, что кроме Ницше, Кьеркегора и Паскаля, в современной философии трудно было бы найти такие примеры, в отличие от философии античной, где помимо Гераклита и пифагорейцев, можно вспомнить неоплатоника Плотина, о котором его ученик Порфирий вспоминал, что тот четырежды достигал состояния выхода из тела и воссоединения с Богом, что имело огромное значение для его философии.
Отчет о событии подготовлен К. Яковлевым