Феноменология восприятия цвета и синестезия как исходный опыт мира
20 сентября 2018 г. состоялась первая в этом учебном году встреча Collegium Hermeneuticum, в рамках которой продолжилось чтение «Феноменологии восприятия» М. Мерло-Понти. Темой для обсуждения в этот раз стала феноменология восприятия цвета, а также вопрос о синестетическом опыте. В качестве материала для чтения также были предложены фрагменты из романа Э. Юнгера «Сердце искателя приключений» (пер. А.В. Михайловского).
В рамках вводного доклада Екатерины Хан (аспирантка Школы философии) было предложено обратить внимание на проблему сопоставления физиологического и феноменологического описания цвета. Был выдвинут тезис относительно того, что для феноменологического проекта Мерло-Понти описание опыта восприятия цвета является весьма важным, поскольку позволяет приблизиться к его трактовке присутствия в мире как такового (т.е. всегда телесно воплощенного; не акту или совокупности действий, а встрече, которая не может быть сведена к субъект-объектному истолкованию). Анализируя чувственный опыт и приходя к выводу о принципиальной целостности всех «каналов» восприятия, Мерло-Понти приходит к провозглашению синестезии в качестве первого принципа и исходного способа восприятия. Екатерина обратила внимание на то, что для Мерло-Понти важным источником являлся трактат «К учению о цвете» И. Гёте (1810), в котором Гёте уже фактически провозгласил необходимость иного взгляда на феномен цвета и света, нежели естественнонаучный, ньютоновский подход (поскольку в случае последнего все более тщательное и математизированное моделирование эксперимента приводит в конечном счете к забвению собственно человеческого опыта). Е. Драгалина-Чёрная отметила, что в отношении феноменологии цвета весьма продуктивно было бы обратиться также к работе Л. Витгенштейна «Заметки о цвете» (Remarks on Colour, готовится перевод на русский язык), который также прямо наследует Гёте и предлагает феноменологически исследовать высказывания о цветах.
Далее участники семинара приступили к чтению фрагментов, заранее оговорив стратегию герменевтической работы: поступательно двигаясь от фрагмента к фрагменту из Мерло-Понти, дополнять материал соответствующими местами из Юнгера. В ходе чтения и обсуждения развернулась интересная дискуссия на тему возможности говорить о цвете как таковом, и насколько описание цвета через обращение к телесному опыту у Мерло-Понти может быть сопоставлено с исследованием языковых игр о цветах у Витгенштейна.
А.В. Михайловский обратил внимание на непроясненность, присущую распространенной манере безлично характеризовать цвет в выражениях типа «зеленый вообще считается успокаивающим цветом». Что все-таки является «субъектом» при слове «считается»? В ходе обсуждения была обнаружена проблема различения/неразличимости цветов. Был затронут вопрос о том, может ли быть создан или сконструирован некий новый цвет (или же речь может идти только о новом названии для существующего оттенка) — участники сошлись на том, что «цвета» все же не создаются; проблематизации также была подвергнута дихотомия «натуральные цвета — искусственные цвета», которая присуща нашему обыденному языку.
Еще одной интересной темой для обсуждения стал вопрос о возможности диалога и взаимопонимания между зрячим и слепым человеком. В частности, Мерло-Понти указывает в своей работе на принципиальную возможность понимания в силу взаимовлияния визуальных и тактильных ощущений, отсылая к общности сложной организации восприятия несмотря на различие в восприятии света. Ценным дополнением стал фрагмент «В оранжереях», где Э. Юнгер описывает восприятие слепыми детьми различных видов растений. Поскольку в чувственном опыте цвет не выступает как отдельно познаваемая характеристика некого объекта (бессмысленно говорить о неких устойчивых цветах вещей, исследуемых «сами по себе»), а видение ситуации в том или ином свете также не может быть приписано одному лишь субъекту с учетом его телесной организации, то вопрос о доступе к восприятию различных цветов уже не сводим только лишь к наличию/отсутствию зрения — ведь цвет имеет и тактильные (тепловые) характеристики, и вызывает некий настрой.
Также были отмечены любопытные лингвистические нюансы: в частности, в переводе «Raumfarbe» у Мерло-Понти (стр. 262 французского издания и стр. 292 русского издания) дается как «couleur atmosphèrique», а также в трудности передачи на русский язык выражения «co-nait» (обыгрывающего связь «naitre» — родиться, приставки «co(n)-», указывающую на совместный характер чего-либо, и «connaitre» — знать, познавать, понимать, связывать).
После прочтения заключительного фрагмента разгорелось обсуждение феномена синестезии: является ли синестезия универсальным и исходным принципом восприятия, насколько строго возможно разграничить случаи «подлинной синестезии» и фантазирования, и можно ли научиться более гибкому синестетическому восприятию мира (например, благодаря искусству. Также были затронуты темы того, как исследование психоделического опыта и современная нейрофизиология пытаются предложить свои описания феномена синестезии. В ходе дискуссии участники вспомнили и знаменитые примеры синестетиков — Ференца Листа, Владимира Набокова и Людвига Витгенштейна. Даниил Аронсон отметил потенциал применения феноменологического истолкования синестезии как принципа, организующего восприятие в критической теории (в частности, когда речь идет о преодолении стереотипного восприятия этнических/расовых различий, которые обусловлены не физиологически, но культурно).
В результате участники сошлись на том, что восприятие устроено парадоксальным образом: наряду с богатством и подвижностью синестетического телесного восприятия, наше восприятие в не меньшей степени склонно к схематизму и предвосхищающему «упрощению»; предложенное Мерло-Понти различение концентрации фокуса на вещи и ее цвете, внимании к атмосфере (фону) и растворении во встрече-с-миром может быть пусть не исчерпывающим, но весьма важным вкладом феноменологии в исследование человеческого опыта.
В завершение хотелось бы привести несколько цитат из статей В. Гейзенберга, одна из которых также упоминалась в обсуждении:
«Такой отказ от жизненности и непосредственности, который был предпосылкой прогресса науки со времен Ньютона, явился действительной причиной той ожесточенной борьбы, которую вел Гёте против физической оптики Ньютона в своем учении о цветах. Пренебрежение этой борьбой как не имеющей значения означало бы легкомысленный подход к данному вопросу»[1].
«Было бы неправильно делать вывод, будто поэтическая сторона мира обязательно должны быть чужда естествоиспытателю (…) Вероятно, будет правильным сказать, что мир поэзии близок всем действительно великим естествоиспытателям. Во всяком случае, физик также пытается открыть гармонию природных явлений. С другой стороны, было бы в равной мере неправильным полагать, что поэт Гёте проявлял больший интерес к возбуждающему живому восприятию мира, чем к достижению его действительного понимания. Каждое истинно великое поэтическое произведение способствует действительному пониманию тех областей мира, которые иным путем понять очень трудно. Особенно справедливо это по отношению к такому труду Гёте, как его учение о цвете, которое должно способствовать новому объяснению цветовых явлений, причем написан он со всей научной строгостью»[2].
[1] Гейзенберг В.У истоков квантовой теории. [Сборник] М.: Тайдекс Ко, 2004. С. 42
[2] Там же. С. 232