Философское удивление и его разработка в феноменологии: чтение и интерпретация работ О. Финка. Семинар II

8 апреля, в день рождения Гуссерля, состоялось второе заседание Герменевтического кружка, посвященное проблеме философского удивления в трактовке О. Финка. Участников в этот раз было немного, заседание получилось камерным и менее формальным – но вместе с тем это позволило углубиться в частные вопросы, расширить исторический контекст рассмотрения и уделить больше времени сущностному обсуждению проблемы.

8 апреля, в день рождения Гуссерля, состоялось второе заседание Герменевтического кружка, посвященное проблеме философского удивления в трактовке О. Финка. Участников в этот раз было немного, заседание получилось камерным и менее формальным – но вместе с тем это позволило углубиться в частные вопросы, расширить исторический контекст рассмотрения и уделить больше времени сущностному обсуждению проблемы.

 

В добавление к уже обсуждавшимся текстам Г. И. Чернавин представил статью Финка 1937 года «Развитие феноменологии Гуссерля», в которой можно увидеть, в каких еще направлениях разрабатывал Финк тему удивления:

 

1.     Идея, что философская проблема – это не нечто готовое и существующее, но то, что создается в удивлении.

2.     В ситуации философского удивления наша захваченность миром (Befangenheit) становится странной и неуютной, нам становится от нее не по себе.  

3.     Финк настаивает на насильственном характере удивления. Основная метафорика – переход застывшего (мировоззрений, взглядов и представлений) в движение. И в этом заключается самопревращение человека в удивлении. 

4.     Это превращение касается не сознания в первую очередь (сознание – это некоторый узкий спектр бытия), а бытия-для-себя целиком. Удивление запускает некоторое важное событие, которое касается трансформации нашей формы для-себя-бытия.

5.      «Только человек, а не животное и не Бог, способен на удивление».

6.     Финк размывает границы чисто философского характера удивления, когда говорит, что удивление является истоком не только философии, но и религии и искусства. Специфика же философского удивления состоит в беспочвенности.

 

Кроме того, в историко-философском отступлении по ходу обсуждения Г. И. Чернавин кратко изложил, как  развивалась философия Финка после войны.

Лучшее, чему он научился у Гуссерля и Хайдеггера, считает Финк, – это не доктрина, а способ работы. И Финк хочет уйти от тематики сознания как слишком частной. Но и онтология Хайдеггера кажется Финку ограниченным проектом. Он считает, что в онтологии остается непреодоленная захваченность миром, Seinsglaube, которой  заражено любое онтологическое исследование.

Свой собственный проект Финк называет не феноменологией и не онтологией, а «меонтической философией». И именно меонтику он называет «космологией»: Финка интересует вопрос об истоке мира, истоке таких феноменов, как время, пространство, движение, истина, бытие. Но эти феномены его интересуют не как внутримирные феномены, но как то, об истоке чего мы можем спросить. И его космология — это вопрос о меонтическом истоке того, что составляет основную структуру нашего мира и еще не является сущим. Его вопрос – как сущее становится сущим.

И это me on — это не трансцендентальная субъективность, но и не онтология.

 

Что касается обсуждения, в нем можно выделить следующие интересные моменты:

 

1. Было высказано несколько интересных лингвистических замечаний по поводу сближения Финком Verwunderung и Entsetzen.  

А.В. Михайловский указал, что английский глагол to displace, которым переводится немецкое еntsetzen – это еще и перевод греческого ἐξίστημι,к  которому восходит слово «экзистенция». Церковнославянское же «ужасатися» переводится на современный русский язык как «изумляться, удивляться».

Э. Н. Сагетдинов заметил, что слово «страх» этимологически родственно «встряске», сотрясению. «Ужас» же связан с пространственностью, с «узостью». И Angst, соответственно, с Enge — как некоторое оцепенение, застывание. 

 

2. Внимание участников привлек тезис Финка о том, что «удивление, в котором человек вновь относится к сущему в целом некоторым исходным образом – это исток (Ursprung)  религии, искусства и философии». Во «Введении в философию» Финк повторяет этот тезис, описывая этот исток как «метафизическую потребность (Bedürfnis) человека» и как «основонастроение» (Stimmungsgrundlage). Возникло обсуждение: какой характер носит этот «общий исток», в какой мере мы можем говорить о близости философского, религиозного и художественного опыта, на каком уровне начинается расхождение между этими сферами и в чем оно может состоять.

Как заметил Г. И. Чернавин, исходное удивление развивается по-разному: аффективная составляющая созерцания, благоговения и эстезиса разная.

А. В. Михайловский добавил, что отчасти это вопрос и о том, что вызывает удивление. В рамках религиозного опыта мы удивляемся нарушению порядка природы, чуду — удивляемся и боимся его. Философское удивление предполагает удивление естественному порядку вещей. Характеризуя же сам «исток», говорит он, можно провести параллель с Хайдеггером, который писал, что предельное основание (Grund) вопрошания – это безосновность (Abgrund).

 

3. Интересным было обсуждение соотношения между философией и наукой в понимании Финка. А. В. Михайловский прочитывает в финковских текстах обоснование ведущей роли философии, философии как фундирующей все остальные науки. И это претензия еще и на значимость философии в академической среде, считает он, отстаивание места философии в университете. А. В. Макурова же видит у Финка противопоставление философии и науки: он проводит границу между философией и наукой. И даже если на кону стоит престиж философии, надо пренебречь этим и заниматься философией не как тематической наукой. Г. И. Чернавин тоже усмотрел здесь не попытку обосновать важность и значимость философии, но предупреждение, попытку уберечься от неверного тематического понимания философии.

 

4. Предыдущий пункт привел участников семинара к ключевой, если исходить из названия, теме Герменевтического кружка: как читать философский текст. Мессианско-педагогический пафос феноменологии Финка заставляет его давать читателю указания к прочтению феноменологического произведения – и тут Финк, как отметила А. В. Макурова, выступает как философский герменевт.  

Ключевой момент для него состоит в том, чтобы понять не только то, что Гуссерль сказал, но и то, почему и зачем он это сказал. Г. И. Чернавин согласился с тем,  что «нерв» той или иной философии совершенно не обязан совпадать с ее программно заявленной темой. Лозунг гуссерлевской философии – интенциональность сознания, а действительный нерв ее – приведение сущего к подвижности и возвращение от застывшего смысла к смыслообразованиям.

Соглашаясь, А. В. Михайловский процитировал Хайдеггера: самое существенное в сказанном – это несказанное.  Поэтому и философ не обязательно должен каждый раз удивляться, но должен каждый раз индуцировать это удивление в нас. Его задача — сделать так, чтобы его опыт стал опытом аудитории. И тематизация в этом случае делает устойчивым и подлежащим транслированию то, что по природе своей неустойчиво и транслированию не подлежит – например, удивление.

Г. И. Чернавин добавил, что это позволяет нам отчасти ответить на вопрос от иногородних, «дистанционных» участников Герменевтического кружка: является ли удивление литературной фикцией или реальным опытом? Так вот, настоящая литературная фикция и является реальным опытом. Это различение не работает, поскольку у нас, собственно, нет никакого внешнего критерия, которые отличали бы просто выражение от философской метафоры. И единственный путь для философа – вовлечь аудиторию в опыт удивления.

 

5. Было отмечено, что Финку свойственно разворачивать тему понятности/ непонятности через метафору близости и отдаленности. Смена установки, подчеркнул Г. И. Чернавин, во многом и состоит в том, чтобы сделать само собой разумеющееся, слишком близкое (настолько близкое, что оно не подпадает рефлексии) темой. Т. е. произвести некоторый раскол, некоторую дистанцию.

И тогда становится ясным, заметила Е. А Шестова, на первый взгляд странный пассаж из «Введения в философию», в котором Финк называет философа посредником, а философию – опосредованием (Vermittlung). Философия разрушает непосредственную в ближайшем смысле данность вещей, чтобы благодаря этой дистанции достичь подлинной непосредственности. Г. И. Чернавин согласно добавил, что самопонятность (Selbstverstaendlichkeit) – это еще не понятность (Verstaendlichkeit), это необоснованная претензия на понимание. Для того чтобы нечто понять, нужно перестать считать его само собой разумеющимся. Он процитировал исследователя творчества Финка Ги ван Керкхофена, который заявляет: главный конфликт между Гуссерлем и Хайдеггером состоит в изначальной интуиции. Хайдеггеровская интуиция бытия-в-мире не совпадает с тем, что хочет Гуссерль. Потому что феноменологическая позиция для Гуссерля – и в некотором смысле для Финка – состоит в указании на то, что не от мира, что не до конца в мире. Вот эта недовоплощенность, me on, и составляет нерв сотрудничества Финка и Гуссерля. И для Финка важно понятие «inmitten-sein» – быть в средоточии этого мира, но быть туда втиснутым неким искусственным образом и не до конца с этим совпадать, иметь в себе некоторый зазор.

Финка интересует то, что выпадает из оппозиции бытия и ничто. И me on ему интересно не просто потому что это раскол в бытии, а потому что это исток, который отличается и от бытия, и от ничто.

Ранний Хайдеггер исходит из предпонимания, из изначальной близости. Для гуссерлевской же линии характерно постоянно подпитывать этот раскол, эту трещину несовпадения с внутримирным сущим. И здесь Финк придерживается того, что мы подпитываем этот раскол, но когда мы видим его во всей полноте, мы собственным способом себя можем перестраивать. И в этом состоит наше самопревращение (Selbstverwandlung).

Е. Шестова