Философское удивление и его разработка в феноменологии: чтение и интерпретация работ О. Финка

25 марта 2016 года прошла первая в этом году встреча Герменевтического кружка. На материале ранних работ О. Финка, последнего ассистента Э. Гуссерля, участники кружка обсуждали проблему философского удивления.

25 марта 2016 года прошла первая в этом году встреча Герменевтического кружка. На материале ранних работ О. Финка, последнего ассистента Э. Гуссерля, участники кружка обсуждали проблему философского удивления.

Основной докладчик, Е. А. Шестова, предложила рассмотреть связь философского удивления и феноменологической редукции – не отождествлять их, но попытаться понять, почему Финк сближает редукцию с удивлением. Докладчик выделил три основных характерных черты удивления в трактовке Финка и показал, как они разрабатываются в феноменологическом ключе, становясь первым шагом к феноменологической редукции.

Заявленный оппонент Г. И. Чернавин предложил несколько иную трактовку философского удивления у О. Финка. Мы не должны, полагает он, прочитывать тексты Финка прямо, ему свойственна мимикрия, привитие своих тезисов другому.

Удивление (Staunen, Verwunderung) — это результат нормализации изначальной финковской позиции и маскировки его исходного мотива. Финк делает это из двух соображений:

- в целях вписывания в философскую традицию, чтобы была возможность вести линию от Платона и Аристотеля и затем вписать в нее собственный мотив;

- в целях дидактических: во «Введении в философию» прежде всего. Рассуждения об отшатывании, содрогании, отвращении и проч. не слишком подходят для того, чтобы с них начинать курс для студентов Paedagogische Hochschule.

В разработке экзистенциального понимания феноменологической редукции Финк, полагает Г. И. Чернавин, хочет отойти от Хайдеггера — принадлежит скорее к той же линии, что и Левинас и Сартр.  Содрогание и тошнота как настроенность более амбивалентны и более интересны, чем ужас. Ужас – это только отшатывание, тогда как тошнота включает  в себя и компонент завороженности, и компонент отвращения.

Удивление Финка — удивление не только созерцательное, в нем заметен сильный телесный компонент. Недаром в качестве греческого эквивалента он берет слово ekplexis (не используя привычное thaumazein), а в качестве немецкого эквивалента выбирает Entsetzen.

И за этим фасадом удивления скрываются собственно финковские мотивы – пробуждение из погруженности, из захваченности миром и потери себя. Гуссерль видит редукцию как привычку, которую мы должны зафиксировать, – Финк понимает ее как некоторый проблеск, отблеск. И удивление интересует его как переворот, как перелом в доксе, который мы должны встроить в каждый момент жизни сознания.

 

В ходе обсуждения завязалось несколько интересных дискуссий, главными участниками которых были руководитель семинара А. В. Михайловский и гости Герменевтического кружка — А. В. Ямпольская и М. А. Белоусов.

 

Ключевые моменты обсуждения:

1. Вопрос о соотношении интереса и захваченности

А. В. Михайловский отметил, что Финк укоренен в тематике, которая в 20–30-е годы обсуждалась во фрайбургских кругах. Допустим, в статье 1929 года «О сущности основания» Хайдеггер использует понятие Inmittensein, выражающее ту же захваченность, затронутость Dasein окружающим сущим. Но Хайдеггер выводит отсюда не Entsetzen, не Grauen, а Bodennehmen, т.е. укоренение в позитивном смысле ощущения почвы под ногами.

О «захваченности», «интересе», «удивлении» в рамках феноменологической традиции много писал и В. В. Бибихин.

В курсе «Собственность» Бибихин тематизирует понятие интереса: когда человеку не все равно, когда сам интерес, inter-esse как захваченность событием мира оказывается условием возможности для различения вещей внутри мира. В этом можно видеть в том числе и захваченность в смысле аффицированности Другим.

Г. И. Чернавин уточнил, что захваченность Финка — это не захваченность-интерес, для него Befangenheit всегда идет в паре с Gefangenschaft. Финк переформулирует гуссерлевскую идею естественной установки в терминах Weltbefangenheit и разыгрывает отношение между разными типами, разными ситуациями пленения и захваченности: сначала мы ангажированы, и мы не знаем о том, что мы ангажированы. Затем появляется некое смутное подозрение, что мы ангажированы, и тогда мы уже не ангажированы, мы уже в плену. И феноменолог не заинтересован в этой захваченности, наоборот — это мир меня поймал, и из этой захваченности надо освободиться, это во многом насильственное приковывание внимания.

 

2. Вопрос о сохранении естественной установки

Обсуждение началось с того, что А. В. Михайловский отметил: в русской традиции удивление тематизировалось в религиозной сфере как метанойя – покаяние, перемена ума, перещелкивание, смена аспекта. И у Финка удивление — это не просто теоретическое переключение, оно сопровождается переменой всего существа человека

На это А. В. Ямпольская возразила, что удивление, даже такое удивление, которое описывает Финк, — это совсем не покаяние. И как раз в докладе прозвучало отличие: в удивлении необходимо удерживать двойственность, удерживать обе позиции. Французский феноменолог Марк Ришир описвает это как удвоение — не расщепление и отчуждение, а некий опыт двойного зрения. Г. И. Чернавин в своих работах разрабатывает это как учение о «двойной бухгалтерии». Эпохе не носит характер акта, и нельзя сказать, что было что-то до эпохе и после эпохе.

М. А. Белоусов добавил, что в заметках о редукции Гуссерль пишет о «памятовании» о естественной установке. Мы ее сохраняем, но в качестве прошедшей и не как ту, которой она была до эпохе. И в этом смысле есть «до эпохе» и «после эпохе». Но четкого учения об этом аспекте редукции у Гуссерля нет.

 

3. Вопрос об активности/ пассивности удивления

В этом вопросе Финк с отчетливостью старается сохранить двойственность: с одной стороны, мы производим удивление, с другой стороны – это то, что случается. И оба момента важны, хотя вроде бы они формально друг другу противоречат. Это опыт, хорошо знакомый нам в обыденной жизни, сложно описать на языке, который предполагает закон исключенного третьего. В философии он традиционно описывается дихотомически: либо активность, либо пассивность. Либо акт, либо не акт. Либо воля, либо благодать.

Эту двойственность нельзя списывать на неаккуратность Финка — он отчетливо ведет поиск языка, на котором можно говорить об удивлении. И этот язык разрабатывается во французской феноменологии.

А. В. Ямпольская заметила, что французы из этой ложной дихотомии пытаются выйти, говоря об аффицированности. Это сложнее, чем обыденное понимание аффекта как простого воздействия. Аффицированность включает в себя и воздействие, и ответ на это воздействие, акт вместе с реакцией. И воздействие и реакция на него неразделимы.

А. А. Бухарова добавила, что у Ж.-Л. Мариона активность субъекта состоит в том, что он складывает с себя все трансцендентальные функции и переходит к полной пассивности.

 

4. Вопрос о модусах непонятности.

А. В. Ямпольская подчеркнула важность мысли Финка о разных модусах непонятности — о том, что не понимать тоже можно по-разному. У нас есть «хорошая» непонятность и «плохая» непонятность – или обычная непонятность и необычная. И удивление как раз представляет собой новый, незнакомый модус непонятности.

 

За время семинара участники семинара успели обсудить только часть поднятых в текстах О. Финка и в докладе Е. А. Шестовой вопросов. Однако тема философского удивления в феноменологии вызвала большой интерес, поэтому решено было посвятить ей еще одну встречу Герменевтического кружка.

(Е. Шестова)